Вспомним первый процесс Ходорковского. На нем МБХ занял примирительную позицию. Он не кричал: «Расправа! Режим! Диктатура!». Он запретил сторонникам даже упоминать фамилию человека, его посадившего…

Никто не может заранее сказать, как он/она поведет себя, оказавшись один на один с монстром репрессивной машины: сможет ли удержать планку, не пойдет ли на компромисс ради собственного спасения и защиты близких? Много лет назад мне пришлось обдумывать эту тему применительно к самому себе. Я чуть не оказался на месте Анатолия Щаранского, но бог миловал: передав ему дела, я успел выехать из СССР, а его посадили, обвинив в шпионаже. И вот, сидя под уютным тель-авивским солнышком, я читал его последнее слово: «Что касается суда, от которого требовалось вынести заранее предрешенный приговор, то суду я не скажу ничего...» У него была расстрельная статья, а следователь предлагал покаяться. И я думал, а смог ли бы я так, окажись на его месте? Я до сих пор не заю ответа…

Именно этот эпизод всплыл в памяти, когда я слушал последнее слово Маши Алехиной: «Я вас не боюсь, не боюсь лжи и фикции, приговора так называемого суда. Вы можете лишить меня лишь «так называемой» свободы, а мою внутреннюю свободу вам никогда не отнять». Не у всякого хватит смелости произнести это в лицо судье Сыровой.

Сейчас, когда «гиря говномера» в скандале вокруг Pussy Riot зашкалила за рекордную метку и кажется, что вся героика на этом закончилась, стоит сделать некоторое усилие и вспомнить поведение Нади и Маши на суде. Эти две девушки из того же теста, что и Щаранский. Они свои главные слова произнесли, и мир их услышал. Такие слова произносятся редко и входят в анналы. Сколько бы дерьма вокруг ни лилось, замазать их будет трудно.

Но войти в историю не всякому дано, а выйти на свободу каждому хочется.

Раскрою секрет: накануне кассации я разговаривал по скайпу с Марком Фейгиным (на другую тему, связанную со сбором пожертвований за границей), и спросил: «А почему бы девушкам не покаяться, как предлагает патриарх? Никто им слова дурного не скажет. Зачем идти в мученицы? Да и власть, похоже, ищет выход. Может попробовать договориться, чтобы отпустили?»

«Попробовать-то можно, — сказал Марк, — да они не хотят. Я и в отставку уйти предлагал, сменить пластинку. Но они категорически отказываются».

Конечно, и бескомпромиссную позицию можно рационализировать. Кто не слышал о старой зековской аксиоме «не верь, не бойся, не проси»? Весь опыт политзаключенных, от Каменева с Зиновьевым до Максима Лузянина, говорит, что сделки с властью в России, как правило, не работают — пообещают и обманут.

И все же каждый раз, когда политзек встает перед выбором — искать снисхождения или превратить скамью подсудимых в обличительную трибуну, червь сомнения гложет душу: а вдруг у судьи все-таки есть совесть? Зачем дразнить гусей? Как сказал мне один из друзей Кати Самуцевич: «В суде ведь тоже люди работают!» Став жертвой несправедливости, так хочется верить хотя бы в небольшую справедливость!