Комментарии участников:
Я могу назвать, и что? А то что большинство не знает, так они и дом-2 смотрят. А он виноват, что его здесь не печатали? Как это творчество не у нас создано? Про его происхождение он же сам и написал — что здесь такого? Бред несете — «не читал, но осуждаю».
Да хоть обминусуйте, хоть обклейтесь плакатами — ну не убедили меня в величии творчества Довлатова. Зауряд ниже нижнего. Раскуручен (да и то слабовато) только потому, что «жертва режима» и был якобы диссидентом, плюс национальность. ВСЁ!
И потом — каждый читает то, что ему ближе. Если Вам ближе творчество Довлатова, то это ВАШ уровень. И не надо его выдавать за вершину интеллектуального развития.
И потом — каждый читает то, что ему ближе. Если Вам ближе творчество Довлатова, то это ВАШ уровень. И не надо его выдавать за вершину интеллектуального развития.
Юноша! Как можно убедить в величии творчества?! По количеству знаков, по объему продаж? Вы как ребенок: кто сильнее — кит или слон? Ваши категории: раскручен или не раскручен. Вы же даже не удосужились прочесть, а беретесь судить. Идите делайте уроки!
А то, что это мой уровень — спасибо за комплимент, но я не заслужил.
А то, что это мой уровень — спасибо за комплимент, но я не заслужил.
Всё его творчество не у нас в стране создано, жил не у нас, умер не у нас, работал не на страну.хыхыхыхы)))
Да их таких ТЫСЯЧИ!!!

Божий дар как сокровище. То есть буквально — как деньги. Или ценные бумаги. А может, ювелирное изделие. Отсюда — боязнь лишиться. Страх, что украдут. Тревога, что обесценится со временем. И еще — что умрешь, так и не потратив.
(«Записные Книжки»)
Неожиданно Гурин произнес:
— Сколько же они народу передавили?
— Кто? — не понял я.
— Да эти барбосы… Ленин с Дзержинским. Рыцари без страха и укропа…
Я промолчал. Откуда я знал, можно ли ему доверять. И вообще, чего это Гурин так откровенен со мной?..
Зек не успокаивался:
— Вот я, например, сел за кражу, Мотыль, допустим, палку кинул не туда. У Геши что-либо на уровне фарцовки… Ни одного, как видите, мокрого дела… А эти — Россию в крови потопили, и ничего…
— Ну, — говорю, — вы уж слишком…
— А чего там слишком? Они-то и есть самая кровавая беспредельщина…
(«Зона»)
Джаз — это стилистика жизни… Джазовый музыкант не исполнитель. Он — творец, созидающий на глазах у зрителей свое искусство — хрупкое, мгновенное, неуловимое, как тень падающих снежинок… Джаз — это восхитительный хаос, основу которого составляют доведенные до предела интуиция, вкус и чувство ансамбля… Джаз — это мы сами в лучшие наши часы. То есть, когда в нас соседствует душевный подъем, бесстрашие и откровенность…
(«Довлатов и окрестности»)
Ни один из читателей не обвинит Довлатова в ненатуральности диалогов его книг или в рассудочном обращении с языком в целом. Между тем тот факт, что у Довлатова нет ни одного предложения, где слова начинались бы с одинаковых букв, свидетельствует о принципиальной и полной сконструированности текста. Конструкция эта максимально свободная, потому что из нее выделены все чужеродные прозе элементы — от поэтических аллитерированных эффектов до непроизвольной фонетической тавтологии застольных и уличных говоров, Петр Вайль и Александр Генис пишут по этому поводу: «Довлатов затруднял себе процесс писания, чтобы не срываться на скоропись, чтобы скрупулезно подбирать только лучшие слова в лучшем порядке». Отработана эта довлатовская модель стилистики в эмиграции, но в основу ее положены соображения, обсуждавшиеся дома. Я рассказал однажды Сергею о французском прозаике, умудрившемся, пренебрегши одной из букв алфавита, написать целый роман. Сошлись мы — после некоторой дискуссии —на том, что понадобилось это писателю не из страсти к формальным решениям, а для того, чтобы, ограничив себя в одном твердом пункте, обрести шанс для виртуозной свободы.(Андрей Арьев. Наша маленькая жизнь)
Довлатов нашел более изысканный — по сравнению с французом — способ нарочитого ограничения, давший исключительный эффект.
Широко использованы в его прозе и принципы музыкальных композиций. Поклонник джазовых импровизаций с юных лет, Довлатов и прозу писал, внутренне прислушиваясь не столько к основной теме, сколько к ее вариациям.
В Америке ему в этом отношении было раздолье, и первое, что он мне предложил, когда я появился под вечер в его нью-йоркской квартире, — посмотреть фильм «Вокруг полуночи», посвященный памяти великого саксофониста Чарли Паркера.
…
Вот и персонажи довлатовской прозы глядят на читателя ярко, как бы с экрана. Чередование сцен, монтаж их подчинен законам музыкальной импровизации. Упрощая, сводя довлатовские вариации к единой теме, обозначим ее так: судьба человека «с душой и талантом» в нашем абсурдном мире.
Мне вспоминается такая сцена. Заболел мой сокамерник, обвинявшийся в краже цистерны бензина. Вызвали фельдшера, который спросил:
— Что у тебя болит?
— Живот и голова.
Фельдшер вынул таблетку, разломил ее на две части и строго произнес:
— Это — от головы. А это — от живота. Да смотри, не перепутай…
(«Ремесло»)
В Москве «деловыми людьми» называли себя жулики и аферисты. Понятия «маклер» и «бизнесмен» ассоциируются с тюремной решеткой.
«Тон его речи воспитывает в читателе сдержанность и действует отрезвляюще: вы становитесь им, и это лучшая терапия, которая может быть предложена современнику...»
«Читать его легко… Я проглатывал его книги в среднем за три-четыре часа непрерывного чтения: потому что именно от этой ненавязчивости его тона трудно было оторваться. Неизменная реакция на его рассказы и повести — признательность за отсутствие претензии, за трезвость взгляда на вещи, за эту негромкую музыку здравого смысла...»
Иосиф Бродский
«В своих рассказах Довлатов неизменно подтрунивал над собой и над людьми, из которых он одних любил, а к другим относился снисходительно. О себе он всегда отзывался с исключительной и необычной для так называемой писательской братии скромностью, но читатели и слушатели ставили его гораздо выше, чем он ставил себя, и это намного лучше, чем было бы наоборот».
Владимир Войнович
«Дорогой Сергей Довлатов!
Я тоже люблю вас, но вы разбили мое сердце. Я родился в этой стране, бесстрашно служил ей во время войны, но так и не сумел продать ни одного своего рассказа в журнал «Ньюйоркер». А теперь приезжаете вы, и — бах! — ваш рассказ сразу же печатают… Я многого жду от вас и от вашей работы. У вас есть талант, который вы готовы отдать этой безумной стране. Мы счастливы, что вы здесь.
Ваш коллега Курт Воннегут».
Курт Воннегут