О последствиях "пятидневной войны" для гражданского общества в беседе с корреспондентом "Избранного" размышляет политолог Лилия Шевцова.

— Военные действия в Южной Осетии, похоже, сплотили властную элиту. Не кажется ли вам, что они могли бы сплотить и оппозицию?

— Для меня это вопрос почти личный – вопрос о нашем либеральном гетто. Имеем ли мы шанс для выживания?

Последнее время я много читала и размышляла об истории войн и оппозиции в войне. Вывод неутешительный. Мне не удалось обнаружить случая, чтобы в стране, даже демократической, которая ведет войну, оппозиция этой войне имела бы хоть какие-то шансы для консолидации. Тем более — оппозиция либерально-демократического плана, которая ратовала бы за большую свободу, плюрализм и соревновательность. Я, конечно, не такой уж большой историк (Лилия Шевцова – доктор исторических наук — «И»), может, кто-то другой вспомнит такие случаи. Тогда это стало бы нашей надеждой – значит, из этого правила есть исключения. Но для меня пока что это аксиома. Все войны приводят к консолидации и общества, и элит, даже не любящих власть элит, вокруг государственного флага. Всех накрывает волна государственного патриотизма.

— Так уж и всех? На днях, например, лидеры оппозиции Белых, Касьянов и Рыжков впервые за долгое время подписали общее заявление. Совместное обращение сделали и члены рабочей группы по созыву общероссийского съезда демократических сил.

— Отрадно, конечно, что на седьмой или восьмой день с начала военного конфликта либералы наконец-то пришли к согласию и заявили, что война – это плохо. Но взгляните на список – как узок их круг, как коротка наша скамейка. Да и тот факт, что свое слово они сказали, когда уже стало ясно, в чем суть, причины и цель этой войны – тоже постыдное для нас явление. Слава Богу, в самые первые дни конфликта появились отдельные статьи, в которых была дана принципиальная оценка как действиям Саакашвили, так и действиям российского руководства, пославшего в Грузию войска. Но в целом комментарии большинства российских аналитиков вызвали у меня огромное разочарование.

— Недавно в эфире «Эха Москвы» вы сказали, что многие люди, которые до войны пытались быть или хотя бы выглядеть либералами, легко и охотно облачились в ливреи. Кого вы имели в виду?

— Зачем называть фамилии? Война ломает людей. Возьмем тех же комментаторов. Аналитик – не журналист, его дело – анализировать, а не просто информировать. Однако на сей раз люди, которые прежде пытались рассматривать события с разных точек зрения, свели все свои аналитические усилия к чистому объективизму – то есть рассказывали о происходящем без оценок. А это уже выглядит соглашательством. Тем более, что большинство комментаторов атаковали исключительно Саакашвили. О том, что Россия, вторгшись на территорию Грузии, стала агрессором, не осмелились даже упомянуть. Все в один голос твердят: наконец-то Россия восстановила престиж и достоинство. Что особенно грустно – твердят со страниц, в том числе либеральных изданий и сайтов. Таков первый результат войны – она консолидировала конформистов.

— Откуда такая сервильность?

— Идти против волны государственного патриотизма очень трудно. И страшно. Обычно на это решаются единицы. Страшно доказывать, что эта война не нужна стране, в данном случае – России. Что эта война – удар по любым реформаторским планам (если, конечно, такие планы были), удар по возможности приоткрыть форточку — обычно после такого рода войн форточка захлопывается. Куда безопаснее доказывать обратное, петь в общем хоре. Когда в 1863 году Россия с помощью войск жестко подавила Варшавское восстание, только один человек – Александр Герцен – поднял свой голос против. Единственный из всего либерального, литературного, интеллектуального сообщества России, которое, кстати, в те времена было достаточно активно.

— Есть другие, более близкие к нам по времени примеры. Против первой и второй чеченских войн протестовали совсем не одиночки. А война во Вьетнаме вызвала в США мощное антивоенное движение.

— Совершенно верно. И произошло это в США не только потому, что число жертв среди американских солдат достигло десятков тысяч. Свобода СМИ принесла американскому обывателю правду о Вьетнаме, сделала тему войны предметом обсуждения рядовых американцев. Почему на первом этапе войны в Ираке в США практически не было инакомыслящих? Потому что американские СМИ соблюдали жесткую субординацию, укоряли и ограничивали всех, кто выступал против этой войны.

То же самое можно сказать о чеченских войнах. Обе они, даже вторая, которая шла уже на пике патриотической эйфории, поднявшей Путина к власти, выпали на период, когда еще не закончился этап плюралистического развития России, когда еще существовала свобода СМИ и свобода самовыражения. А сегодня отсутствие свободы СМИ и, как следствие, отсутствие информации о том, что происходит на Кавказе, приводит к тому, что только 7 процентов населения сомневается, стоило ли России вводить войска в Грузию. Зато примерно 56 процентов, если не ошибаюсь, уверены, что Грузия представляет угрозу для России.

Без свободной информации совершенно невозможно консолидировать ни антивоенную, ни любую другую оппозицию.

— Значит, возвращаемся в эпоху диссидентов?

— Скорее всего, так. Я, по крайней мере, не вижу пока ни условий, ни базы для формирования общедемократического движения. Нет поля для коллективного протеста – осталась только возможность для выражения локального недовольства. И диссидентства отдельных групп интеллигенции. В 80-е годы польская «Солидарность» выросла из рабочего движения, ее прародитель – Комитет защиты рабочих. У нас нет – и, похоже, уже не может быть – рабочего движения, есть только очень разрозненные, фрагментированные группы населения. На какой идее, на какой основе можно их слепить вместе?

— Уже доказано — на основе патриотизма.

— Верно. Но патриотизм уже приватизирован Шевченко, Прохановым, а главное – государством. Это патриотизм антизападного толка, благодаря которому мы добились невозможного — стали основной силой, объединяющей Запад. Западные страны, которые после распада Советского Союза разбежались по своим квартирам, теперь уже пытаются выработать против нас даже единую энергетическую стратегию… К слову сказать, недавний саммит министров иностранных дел НАТО показал, что они очень близко сошлись в оценке позиции и роли России в грузино-осетинском конфликте, а разошлись лишь в оценке того, что делать с Россией. Но если мы и дальше будем держать войска в так называемой буферной зоне, не исключено, что Запад в конце концов достигнет консенсуса и по второму вопросу.

— И все же в стране немало людей, приверженных демократическим ценностям. Или мало?

— Массовой поддержки демократии и либерализма в России нет. Причина — память о ельцинских годах, которые ассоциируются со свободой, и память о либералах, которые всегда были в правительстве и которые неотделимы от олигархического капитализма. Андрей Илларионов абсолютно прав, когда говорит, что Гайдар открыл Россию для рыночной экономики, но надолго закрыл Россию для либеральных идей. Общество, которое разочаровалось в свободе, трудно объединить вокруг этой идеи.

Общество – часть его – можно объединить на основе недовольства, к примеру, инфляцией. Но ведь проблема в том, как объяснить людям, что инфляция и рост цен связаны с отсутствием свободы и соревновательности, с тем, что все поглотили Газпром, Роснефть и другие мега-корпорации, а это политика правительства. Как объяснить связь между свободой и экономикой?

— Тем, кто может это объяснить, не верят. А те, кому верят – я имею в виду власть, объяснять не хотят. Зачем им просвещать население на свою голову?

— Власть позволила людям жить лучше. И пока этот маленький рост благосостояния будет продолжаться, она может не бояться протестов.

Благодаря экономическому росту, в основе которого лежит, конечно же, цена на нефть и газ, в стране образовался средний класс — слой более или менее благополучных людей. Условно благополучных — по меркам нашего «потолка», который ниже, чем, скажем, в странах Балтии и Восточной Европы. Сколько в стране таких людей, никто не знает, предполагается, что от 15 до 35 процентов.

Сейчас инфляция бьет по самым слабым, бедным, которые питаются картошкой, хлебом и молоком. Это примерно 20 процентов населения. Стоимость продуктовой корзины повысилась с начала года на 24-26 процентов, нарезной батон, который в январе стоил 10 рублей, теперь стоит 22 рубля. Для стариков и малоимущих это безумно много. Но эти люди – не база для протеста, они очень слабы.

А вот когда под угрозой окажется благополучие среднего класса, когда он ощутит отсутствие перспективы, столкнется с невозможностью выплатить по долгам за старую иномарку, тогда и закачается фундамент власти. Произойти это может в любой момент – в силу инфляции, в силу неустойчивости экономики. В силу той триады, о которой говорят правительственные чиновники – отсутствие стратегии, отсутствие дорог, отсутствие достаточных ресурсов энергетики для собственных потребностей. И самое страшное будет, когда молодежь, которая сейчас радуется престижу и достоинству России, вдруг обнаружит, что горизонт удачи и даже просто хорошей жизни резко сужен. Алексис де Токвиль: революция наступает не тогда, когда народ голоден, а когда его один раз не покормили.