Минские соглашения и их неукоснительное соблюдение называют единственным решением конфликта на Донбассе и единственным рецептом прекращения отвратительной братоубийственной войны. Информационное поле переполнено констатацией фактов нарушения «режима тишины». Официальные телевизионные лица по обе стороны барьера с одинаковым упорством надрываются, обвиняя друг друга в провокациях, применении запрещенных вооружений, передислокации и накоплении войск, подготовке наступления…

Но наступления нет, блицкрига нет, очередных «котлов» нет, блистательных побед тоже нет. Ни у тех, ни у других. А есть политики, увязшие в пережевывании Минских соглашений, и есть люди, ставшие разменной монетой на игорном столе геополитического казино. И эти люди уже ненавидят даже слова «Минск», «перемирие», «оружие запрещенного калибра».

…У моей подруги Лены есть свои причины ненавидеть Минские соглашения и не верить ни одному слову с телеэкрана. Она живет в Донецке в Пролетарском районе, ей повезло: это самый тихий и мирный район республики. Здесь не было жестоких обстрелов, здесь не сидели без воды и электричества, здесь работают все школы, выплачиваются зарплаты бюджетникам и пенсии, налажена система получения гуманитарной помощи. Работают коммунальные службы, больницы, проводятся ярмарки и праздники. Здесь нет военных, не разъезжает бронетехника, не слышна канонада по ночам. Здесь не найдешь признаков войны: дети весело гуляют и катаются на велосипедах, бабушки на лавочках обсуждают новости, по вечерам работают кафе и рестораны.

А ее родители, брат с семьей и старенькая бабушка, которой 93 года, живут в Горловке. Только это не жизнь, а пребывание в аду, где все переплелось в тугой узел абсурда: боль, страх, упрямство, слабость, желание выжить во что бы то ни стало и черный прифронтовой юмор как средство не сойти с ума и сохранить человеческий облик. Родители Лены живут в частном доме на улице, которая простреливается уже целый год. Половина домов здесь выгорела, остальные полуразрушены. Вместо стекол окна зашиты фанерой еще в прошлом году, в доме темно, как в землянке. Электричество бывает исключительно после самоотверженных подвигов коммунальщиков, вода тоже…

Еще прошлым летом Лена пыталась забрать стариков в Донецк. У матери в сердце искусственный клапан, который может в момент острых переживаний просто остановиться или дать сбой. Но мама смогла прожить в Донецке только три недели без отца. Они оказались неразделимы, как пальцы на одной руке, только вот отец наотрез отказался переезжать из родного дома. Бывший шахтер целыми днями проклинает фашистов, крутит им стариковские фиги: «Вот вы войдете в мой дом!», а во время обстрелов он даже не спускается в подвал. А расстреливают Горловку каждую ночь. Целый год. Без отпуска и выходных. Без перерыва на инструктаж, как будто выполняют план по утилизации боеприпасов. Как будто закрашивают черным фломастером контурную карту.

Оставшиеся в городе жители научились прятаться. В семье родителей Лены это происходит так: мама со свечкой мерзнет в подвале, кутаясь в од