Во всех пяти экспериментах люди, прочитавшие отрывок из художественной литературы, намного лучше справлялись со всеми тестами на «модель психического». Иначе говоря, они становились более социально приспособленными, более «человеческими», чем те, кто читал просто информацию, даже очень хорошо написанную.

Все просто, утверждают Кидд и Кастано.

Чтение художественной литературы требует от человека сопереживания, стремления вместе с героем справиться с его проблемами — и не со своими, с чужими, которые для читателя быть чужими уже перестали. Именно это есть не что иное, как воспитание разума, подстегиваемое чтением беллетристики. Именно об этом, сами, может быть, не понимая того, нам твердили с детства наши родители.

В литературе можно встретить и другие варианты перевода этого термина, например: теория намерений, теория сознания и пр.

В фильмах BBC встречается как «теория разума») — система репрезентаций психических феноменов (метарепрезентаций), интенсивно развивающаяся в детском возрасте. Обладать моделью психического — означает быть способным воспринимать как свои собственные переживания (убеждение, намерение, знание и пр.), так и переживания других людей, — что позволяет объяснять и прогнозировать их поведение. Важнейший аспект модели психического — это восприятие другого субъекта как интенционального агента, — другими словами: осознание того факта, что собственное психическое состояние не тождественно психическому состоянию другого человека.

Сегодня модели психического посвящен широкий спектр современных (кон. 70-х гг. ХХ в. — нач. ХХI в.) исследований в области когнитивных наук и других междисциплинарных исследований мозга, мышления и сознания.

«Хорошая» литература, то есть произведения, отмеченные литературоведами различными премиями или причисленные к классике, способствует развитию умения понимать эмоции и намерения других людей. Люди, читавшие рассказы Чехова, показали лучшие результаты по сравнению с читателями популярных детективов. Подробности со ссылкой на статью в Science приводит Science Now.

Авторы исследования, специалисты из Новой школы социальных исследований в Нью-Йорке, использовали в своей работе концепцию theory of mind: устоявшегося перевода этого понятия на русский язык пока что нет, однако ряд авторов использует словосочетание «теория намерений». При этом речь идет не о научной теории как таковой, а о способности человека воспринимать переживания других людей и понимать, что другие люди тоже наделены психикой, разумом, чувствами, причем все это не зависит от психики самого носителя «теории намерений». Теория намерений — это не описывающая намерения людей научная теория, а сформированное у большинства людей представление о том, как устроена психика окружающих.

Так как теория намерений является очень важным компонентом социального взаимодействия, психологи имеют в своем арсенале ряд тестов, позволяющих оценить развитие теории намерений у человека. Исследователи, о работе которых идет речь, использовали специальные опросники в опытах с добровольцами, которые предварительно читали те или иные тексты, причем ученые случайно распределили среди участников художественную литературу разного рода, а контрольная группа ничего не читала вовсе. Как показала обработка результатов, именно те, кто не читал ничего, хуже всего воспринимали выражение лиц людей на фотографиях и показывали самые низкие результаты в тесте на развитие теории намерений.

Те, кому достались выдержки из классики (рассказы Чехова или сборники лауреатов премии О.Генри) при этом обошли тех, кто читал выдержки из самых популярных по версии интернет-магазина Amazon произведений. Статистический анализ подтвердил, что эффект далеко не случаен и «хорошая» литература каким-то образом развивает теорию намерений лучше, чем «ширпортреб».

Ученые подчеркивают, что дело не в том, какие темы выбирают авторы: психологам не удалось найти связи эффекта с темой тех рассказов, которые предлагались испытуемым. Кроме того, отмечается в статье исследователей, вряд ли короткие рассказы столь уж серьезно могут пополнить опыт человека, чтобы достичь заметного в общем тесте улучшения. Скорее, предполагают авторы, речь идет о влиянии самого процесса чтения и каких-то стилистических особенностей текста. И, невзирая на не до конца понятный механизм улучшения теории намерений, ученые призывают в завершающей части своей работы не отказываться от преподавания литературы в школах США.

интерес к литературе заметно сокращается во всем мире, и это, конечно, отражается на статусе дисциплин, связанных с ее изучением.

— Каково современное состояние школ литературоведения? Как его преподают в Литературном институте им. Горького, в МГУ и в других российских вузах?

— Научные школы в целом, на мой взгляд, сегодня не процветают в принципе, поскольку во всем мире изменилась институциональная среда, в которой развивается наука. Ситуация, когда профессор десятилетиями преподает на одной кафедре и набирает на нее, прежде всего, если не исключительно, своих учеников и аспирантов, сейчас почти не нигде не встречается.

В отечественной филологии едва ли не последней была школа Лотмана в Тарту.

— Российское и советское образование отличалось фундаментализмом, тогда как американское и европейское акцентировало внимание на чем-то одном — гуманитарном или техническом, причем начиналось это еще со школьной парты. Со следующего года в школах России образование в школе будет также специализированным. Хорошо это или плохо, по вашему мнению?

— Фундаментализмом в том смысле, о котором шла речь в ответе на предыдущий вопрос, советское образование действительно отличалось, но фундаментальностью вряд ли — оно как раз было узкоспециализированным по факультетскому и кафедральному принципу и заключалось в подготовке специалистов по определенной сверху номенклатуре дисциплин — в отдельных случаях, чаще всего связанных с профессиями, востребованными в оборонной сфере, эта подготовка была очень качественной. С концом эпохи запланированного рынка труда и принципа «профессия на всю жизнь» целесообразность такой системы стала приближаться к нулю. В то же время американское образование как раз никогда специализированным не было, а, напротив, всегда носило универсальный характер, что стало одним из важнейших факторов, обеспечивших выход американского высшего образования на лидирующие позиции в мире. Переход к специализированному образованию в школе я воспринимаю как большую беду – на мой взгляд, это шаг в противоположном направлении по отношению к тому, что сегодня требуется, способный только усугубить и без того тяжелое состояние нашей образовательной системы.

— Современное гуманитарное образование выходит на новые рубежи. Филологам начинают преподавать технические направления и готовят их к работе c языком в интернете. Как вы считаете, это регресс или попытка сохранить филологию в другом виде, вдохнуть в нее жизнь?

— Разумеется, филологическое образование, игнорирующее изменения, происходящие в мире, это анахронизм, обреченный на вымирание. Так что те подходы, которые вы описываете, кажутся мне в общем разумными, если только, конечно, это делается качественно, а не представляет собой профанацию и кампанейщину, как это часто у нас бывает. К сожалению, я мало осведомлен о подобного рода практиках.