Иногда по телевизору мельком можно было увидеть трупы бородатых мужчин. Но что это за люди? Почему они ушли в лес? Чем они руководствуются? Я всегда хотела задать им эти вопросы лично. Не для того, чтобы понять – я уже несколько лет регулярно работаю на Северном Кавказе, и почему они это делают, я примерно себе представляю. Я хотела получить эти ответы от них лично. Хотела их собственными словами нарисовать их же психологические и человеческие портреты, чтобы больше никто не мог сказать и подумать: мы сражаемся с обезличенным злом, с монстрами, которые уходят в лес, с ног до головы пропитанные желанием убивать и уничтожать. Я вообще считаю, что когда хочешь решить проблему, нужно четко понимать, кто и зачем находится по другую ее сторону и какой он. Но, как говорит один мой друг и коллега, люди чувствуют, что не надо этим интересоваться, что тема эта – табуированная.

Я же считаю, что права должны защищаться индивидуально, каждый случай расследоваться по обстоятельствам, и если человек совершил серьезные противозаконные действия, его защищать нечего. Но проблема также и в том, что в вашей республике многие оказываются по ту сторону потому лишь только, что их захотели туда переместить, что их обвинили заведомо, а инструментов для защиты не предоставили.

Кроме того, я не считаю, что следует так уж строго спрашивать с людей семнадцати, восемнадцати и девятнадцати лет. Мне кажется, что если молодой человек был помещен в обстоятельства, в которых у него (не по его вине) нет возможности на получение образования там, где он хочет и может учиться, на получение работы там, где он хочет и может работать, то, может быть, не стоит при таких несправедливых стартовых условиях спрашивать с него по всей строгости закона? Ведь до того, до попадания в подполье, закон не сделал ничего для того, чтобы защищать его права.

Вот я живу в большом городе. И для того, чтобы увидеть представителей золотой молодежи, мне нужно пойти в специальные места – клубы, кафе, рестораны, где они собираются. Я туда не хожу по двум причинам: у меня нет на это денег и мне это не интересно. Но в ваших маленьких городах молодежь, у которой ничего нет, постоянно натыкается на молодежь, у которой есть все – по праву рождения в семье крупного или не очень крупного чиновника. Выходя на улицу, скажем, Махачкалы, у тебя практически нет возможности избежать встречи с ними – богато одетыми, со свистом проезжающими на дорогих машинах, наглыми. Но зато на твоем пути постоянно попадаются проповедники от религии. Они рассказывают об идеальном религиозном мироустройстве, в котором все братья и все равны. Рай они обещают. Конечно, кавказская молодежь – то поле, на котором религиозная пропаганда даст всходы. И не они сами удобрили себя.

они никогда не выходят, не потому что, как сами они говорят, тверды и непоколебимы в своей вере и спешат в рай. Просто они не ждут милосердия. А не ждут милосердия они потому, что никогда в республике Дагестан с момента начала противостояния боевиков и силовиков, прецедентов милосердия не было. Как же можно извлечь кого-то из осажденного дома, если у человека, находящегося там, выборов всего два: первый – умереть быстро, а второй – пройти чудовищные избиения и пытки, выдать десятка два имен и умирать долго, болезненно?

Во время подготовки предыдущего моего репортажа о дагестанском бандподполье два года назад мне пришлось оказаться в морге, где я своими глазами видела, как сотрудники полиции продают трупы только что уничтоженных в спецоперации боевиков их родителям. Я видела тела, я помню их лица и помню, как они лежали. Я помню слова, которыми обменивались продавцы и покупатели. Я помню, как они торговались. И, скажу еще раз, к сожалению, не я все это придумала. Когда был опубликован этот репортаж, со мной связались из местной администрации президента и попросили больше не приезжать и не выносить сор из избы. Но я не считаю, что целая республика и целый регион может быть чьей-то личной избой.