Комментарии участников:
Клиповой формат vs большая история
На фоне общего усиления медийного шума и увеличения скорости доставки информации многие издания сделали ставку на короткие и броские тексты. Меньшинство же продолжает работать по старинке, в жанре больших историй.
Сторонники клипового формата исходят из допущения, что среднестатистический читатель не в состоянии воспринимать и анализировать большие объемы информации, следить за мыслью и логикой автора. Допущение это отчасти основано на социологических опросах, отчасти на личном мнении главных редакторов, а отчасти даже на заявлениях психологов, которые диагностируют у современного человека повальный синдром дефицита внимания.
Нарастание шума и скорости информационного потока происходило в мире постепенно — с изменением телеформатов, возникновением видеоклипа как жанра, появлением компьютеров, и наконец, интернета. В России понятие клипового мышления, противопоставляемого линейному, возникло в середине девяностых.
Пытаясь подстроиться под новое, клиповое поколение, большинство отечественных СМИ придумали себе важную заповедь: не грузи. Кто грузит читателя, тот проигрывает. Результат: диктатура «веселых картинок» (форма превалирует над содержанием), обилие коротких и дробных текстов.
Текст, больше похожий на слоган, и, как побочный эффект, скандальность — еще одно важное последствие клипового подхода. Увеличение громкости (а что еще делать в «шуме» — только вопить) и броскости заявлений вплоть до превышения порога читательской чувствительности.
Свежий пример — колонка известного писателя и журналиста Захара Прилепина «Письмо товарищу Сталину», после которой автора с негодованием заклеймили (или с удовольствием провозгласили) сталинистом и антисемитом. Здесь что ни предложение, то слоган и вопль: «Мы продали заложенные тобой ледоходы и атомоходы и купили себе яхты»; «Ты положил в семь слоев русских людей, чтоб спасти жизнь нашему семени».
Но по слоганам и воплям нельзя судить об убеждениях человека, слоганами и воплями нельзя рассуждать. Однако этого не учитывают ни читатель, ни автор, и радикальные слоганы с обеих сторон, размноженные и разнесенные информационным потоком, остаются единственными аргументами в споре.
Есть апокриф, что Льва Толстого как-то попросили пересказать вкратце «Анну Каренину». В ответ он протянул собеседникам книгу: «Вот все, что я могу сказать вкратце. Если б я мог выбросить отсюда хоть одно слово, я бы это сделал».
Журналистские большие истории чем-то похожи на книги: их невозможно раздробить на более доступные «пиксели». И, как и бумажным книгам, не первый год и даже не первое десятилетие им пророчат скорую гибель. А они все живут.
— Да, читательское восприятие изменилось из-за информационного перенасыщения, но мы не должны этому подчиняться, — считает доктор психологических наук, завкафедрой общей психологии МГППУ Мухамед Кабардов. — Люди пока еще не настолько деградировали, чтобы с ними нельзя было говорить длинными умными текстами. Читатель и сейчас может осилить восемь полос последовательного текста. Вопрос только в том, хочет ли. И тут уже самое важное — не размеры текста. Вы знаете, что в двадцатые годы специально изучался язык красноармейцев или, например, язык деревенских детей — чтобы было понятно, как именно с такой аудиторией говорить? Вот и сейчас самое важное — умение журналистов адресно обращаться к своим читателям.
Показательна тут история журнала «Огонек». Известный медиаменеджер Леонид Бершидский пытался реформировать его на клиповый манер, ориентируясь на абстрактного успешного и активного читателя, у которого нет времени на чтение длинных текстов. Активные и занятые «Огонек» читать так и не стали, зато привыкшие к традиционному нарративу и обстоятельным историям читатели от журнала, естественно, отвернулись. Пришлось отыграть назад.
Всегда есть и всегда будут люди — что у нас, что на Западе, — которых от мелькания и «пиксельности» мутит, которые хотят получить полную и связную картину события, страны, мира. В этом смысле «Русский репортер» — типичный пример успешного сопротивления тренду: наши читатели без труда воспринимают сложные многополосные тексты.
Имитация объективности vs социальная навигация
Новейшая история российских СМИ во многом стала историей про роман с западной журналистикой. Причем роман неудачный
«Не надо держать читателя за дурака. Ему нужны только факты, в остальном он сам разберется» — такой подход стал доминирующим в постсоветских редакциях уже в начале 90-х. Преподаватели журфаков и руководители СМИ бросились изучать западный опыт и тут же разделились на два лагеря. Те, кто постарше, отстаивали советские традиции идеологического репортажа и глубокомысленного очерка. Более молодые и энергичные с искренним энтузиазмом внедряли в корпоративную среду установку на то, что репортер — это контейнер для сбора и доставки в редакцию информации, а умные мысли пусть выдают публицисты и эксперты.
Впрочем, западные стандарты журналистики в чистом виде так нигде до конца и не прижились, а особо рьяные попытки насаждать «диктатуру объективности» неминуемо приводили российские СМИ к банкротству. Главным разочарованием десятилетия стала газета «Русский телеграф». В нее закачали огромные деньги, она собрала лучшие на тот момент перья страны, но догматичный подход и к людям, и к текстам не оставил изданию шанса на выживание. Даже газета «Коммерсант», которую часто упоминают как пример успешной «объективной журналистики», не столько взяла западные стандарты за основу, сколько смогла использовать их в той мере, в какой они не противоречат российской традиции восприятия журналистского текста.
Вместе с надеждами на успешный бизнес испарился и профессиональный энтузиазм. Даже самые наивные сторонники нового журналистского метода, который якобы начисто лишен признаков идеологического насилия, к концу 90-х окончательно осознали: «объективная журналистика» умеет манипулировать сознанием ничуть не хуже, чем «субъективная». Интерпретация события не обязательно выражается в навязывании авторской точки зрения. Медиапродукт, в котором, кроме информации, вроде бы нет ничего, не менее коварен. Выбор тем, подбор экспертов, статус размещения, ракурс фото или видео, тактика акцентов и умолчаний — все это является гораздо более эффективным и циничным инструментарием для промывки мозгов.
К концу 90-х романтический период в отношениях российских СМИ с «голой объективностью» более-менее закончился и начался мучительный поиск нового языка и новых средств выражения. Этот процесс совпал с экспансией государства на медиарынке, которая привела к тому, что многие журналисты просто «вернулись в СССР» — либо в партийные газеты, либо на диссидентские кухни. А в СМИ стала доминировать столь привычная старшему поколению журналистов идеологическая истерика — как с одной, так и с другой стороны.
Разрядили обстановку новые информационные технологии. Буквально за пару лет они разрушили саму возможность монополии в сфере распространения информации. Это несколько сняло напряжение в профессиональном цеху, но появились другие проблемы. В медиапространство, а затем и в журналистскую профессию ринулись миллионы блогеров, а вместе с ними возник новый тип медиасообщения: минимум информации, максимум эмоций, домыслов и субъективной харизмы. Началась другая крайность — страшная нехватка элементарной объективности.
Только сейчас, после испытания бешенством субъективности и анабиозом объективности, российская журналистика потихоньку нащупывает гармоничный путь развития. И выбор уже не между «голой информацией» и «авторским я». В обществе очевиден запрос на реальное смысловое качество. Люди готовы платить не тем, кто предоставит им максимум новостей или развлечений, а тем, кто избавит их от шума, от лишней информации и эмоций.
СМИ будущего — не повара, а диетологи. Люди будут платить им за то, чтобы они решили за них, что полезно, а что вредно, и формировали оптимальный рацион. В ближайшее десятилетие на медиарынке выиграют те СМИ, которые, сохранив высокие стандарты журналистского труда, смогут стать для своей аудитории социальным навигатором, то есть той силой, которая формирует законченную версию мира, отвечает на главные вопросы вечности и современности.