При этом о китайских партнерах говорят совершенно иначе. «Ты П. из Гонконга помнишь? Мы через него заказ делали. Все четко. Да, конечно, немного хуже итальянского, но ведь в три раза дешевле. Он нам и с контактами помог, и вообще… Нормальный мужик» (предприниматель, 47 лет, дизайн, интервью 2003 года). Китай и китайцы начинают восприниматься как «другие», но вполне «свои», чьи интересы респонденты вполне разделяют.
Китай в большей части интервью конца ХХ – начала XXI вв. становится «своей» территорией. Соответственно, снижается агрессивность и в отношении китайских мигрантов («ближнего другого»). Показательно, что при проведении автором в этот период массового анкетного опроса (март, 2004 года, n=1750) в Хабаровском крае выяснилось, что только 9% респондентов за последние 5 лет побывали в западной части страны, но 87% респондентов побывали в КНР. При этом наблюдается достаточно четкая географическая дифференциация. Лица с доходом до 20 тысяч рублей в месяц отдают предпочтение приграничных городам. Доход до 50 тысяч рублей в месяц вызывает пристрастие к Даляню и Бодайхе. Больший доход, влечет его обладателей в Гонконг, Макао, на остров Хайнань. Соответственно, бытовая неприязнь оказывается, практически, неощутимой. Особенно в предпринимательской среде. Китайская кухня, китайский язык и даже некоторые элементы традиционной культуры становятся все более распространенными среди дальневосточников.
Но и политическое неприятие постепенно снижает свою остроту. Идея форпоста все более перемещается в сферу политической элиты региона, офицерского корпуса ФСБ, отставных военнослужащих. Напротив, Китай становится гораздо более близким и понятным, чем все более «мифическая» Москва.

В последней по времени серии интервью, которую можно отнести к третьему этапу, появляется новый мотив. Китай и китайцы становятся ресурсом, который нужно оберегать. При этом, оберегать его нужно не только и не столько от конкурентов внутри региона, сколько от «Москвы». Проблема в том, что государство, вполне нейтральное и дистанцированное по отношению к региону, вдруг вспомнило о его наличии. Не в последнюю очередь это было связано с желанием использовать транзитные ресурсы, связывающие Дальний Восток с «глобальными центрами» СВА. Здесь возникает конфликт между «миграционными интересами Федерального центра и территории.

По существу, территория региона в социальном экономическом, да, во многом, и в культурном отношении втягивалась через «китайские ворота» в глобальную экономику, отгораживаясь от остальной части страны. Властный центр с удивлением убедился, что его собственные действия по наведению законного порядка или борьбе с олигархами, широко и искренне поддерживаемые «вообще», воспринимаются населением региона, как нелегитимные или не вполне легитимные, как только касаются местных олигархов и местного «порядка». Еще меньше одобрения вызывало стремление «навести порядок» с мигрантами. Стремление использовать транзитные возможности региона и оказалось камнем преткновения, поскольку эти возможности уже использовались и не совсем так, как предполагало государство. Поток ресурсов из региона или через регион в страны Северо-восточной Азии и встречный поток «на запад» из соседних государств воспринимался местным сообществом как еще одно «ограбление» региона. Отрыв его населения от «естественных контактов» с соседями. При этом, то обстоятельство, что еще недавно эти соседи были нежелательными и опасными не актуализируется.