ильные, умные и устремленные на что-то, перешли в другие зоны и подняли свою страну, находясь здесь

которые не хотели бороться

<…>Брат Михаила — Ковальчук, Юрий Валентинович — известен как человек, близкий к Владимиру Путину.<…>

Как стало известно Ъ, в повестку сегодняшнего заседания президиума Российской академии наук (РАН) включен вопрос о наделении директора Курчатовского института Михаила Ковальчука полномочиями и. о. вице-президента РАН. Сделать это президиуму придется в обход академического устава, но президиум может пойти на такую жертву. Господин Ковальчук придет в президиум РАН с бюджетом в 130 млрд руб. на нанотехнологии. Взамен в руководстве академии появится ученый, дружественный власти. Это может стать компромиссом в давней борьбе правительства и академии вокруг реформы РАН.

Причем происходит следующая вещь: все эти люди нам не очень нужны

— Это из-за нехватки презентационной культуры или с содержанием проектов тоже не всё в порядке?

— С содержанием тоже. Мы всё потеряли за двадцать лет. Нет науки, нечего подавать.

— Но что-то же в российской науке происходит?

— Ошибаетесь. Не происходит. Осталось считанное количество сильных лабораторий, я их все могу перечислить.

— Перечислите.

— Не буду. Неэтично.

— А как их отличить невооружённому глазу?

— По публикациям в журналах Nature и Science.

— И всё-таки вся наука не может поместиться в два даже очень хороших журнала. И в десять тоже не влезет. Как работает экспертиза со стороны научного сообщества, чтобы поддерживать общий уровень своей науки?

— Посредством так называемых peer-reviewed журналов: таких, где материалы рассматривает не редколлегия, а специалисты, учёные. Таких изданий довольно много, и, чтобы публикация ценилась и котировалась, публиковаться надо именно в них. Система работает подобно грантовой. Подав статью в peer-reviewed журнал, ты получаешь обратную связь: рецензии. Обычно две-три, очень жёсткие — статью будут долбать со страшной силой. Чем выше рейтинг журнала, тем жёстче его рецензенты.

— То есть подача материалов в такой журнал имеет ещё и обучающую силу?

— Абсолютно. И рейтинговую. Это единственная система, которая нас, учёных, сравнивает между собой. Нас много, каждый думает, что очень хорош. Но единственная измеримая реальность, фундамент, на который опирается всё остальное — гранты, должности, деньги, — это твои публикации и их рейтинг. Пробился в Nature — молодец, замечательно, ты можешь попасть на профессорскую должность в самый лучший университет. Пробился в журнал Cell — специализированный журнал по биологии, будет то же самое. У Cell рейтинг иногда бывает выше, чем у Nature, потому что Nature и Science в мире академических изданий считаются популярными журналами, их роль примерно такая же, как у «Науки и жизни». Туда пишут специалисты, но очень популярно. Кстати, попаду я в Nature или нет, зависит ещё и от того, насколько популярно я сумею подать свою работу публике, насколько смогу поразить не специалистов, а просто образованных людей, для которых этот журнал работает. Популярные журналы — хорошее сито, учёный должен уметь доказать, что его работа хороша, всем, а не только интересующимся его областью.

У журналов тоже есть рейтинг, он определяется импакт-фактором. Журналы оцениваются по тому, насколько их публикации оказывают влияние на мировую общественность. Это подсчитывается очень легко: импакт-фактор — это сколько раз на статью сослались в течение какого-то срока. Средний индекс цитируемости статьи в этом журнале. И если в среднем каждая статья в журнале Nature цитируется тридцать раз за год после выхода, это очень высоко. Тридцать или около — реальный показатель импакт-фактора этих журналов. Дальше идут более специализированные журналы, в биологии и биофизике импакт-фактор таких журналов лежит где-то в границах 25 — 20 — 15. Журналы с импакт-фактором «десятка» считаются высокого класса профессиональными изданиями. Очень высокий класс, хотя и в три раза ниже, чем лидеры. Издания, публикация в которых идёт биологу или биофизику в зачёт, — это журналы с импакт-фактором примерно до тройки. Ниже тройки — считается, что в них можно опубликовать что угодно: немножко подупрись и опубликуйся. Для сведения: импакт-фактор российских биофизических журналов лежит в диапазоне 0,1—0,2. Мне на Западе, случалось, говорили: «У вас есть журнал “Биофизика”. Что с ним случилось? Когда-то, в 60-е — 70-е годы мы ждали каждого нового номера, он был у нас настольный». А сейчас на Западе перестают читать российские журналы, и это объяснимо. Я тоже перестал их читать. Сначала пытался бороться с падением уровня, потом перестал в них публиковаться. В российской науке я как бы не существую. Ко мне очень давно не обращаются за рецензиями на статьи. Потому что будет жёсткая рецензия, которая не нужна. Меня не берут в редакции. Не берут оппонентом в защиты диссертаций. Академическая наука пытается изолироваться, обойтись без системы обратной связи.

Вот, например, физика. Она замечательно хорошо продавалась в 50-е, 60-е, 70-е годы, пока была востребована. Шла холодная война, нужно было точить оружие, делать ракеты, ядерные бомбы, на физику был колоссальный спрос. Когда холодная война закончилась, по инерции этот спрос какое-то время ещё продолжался, а потом физика сломала себе хребет, когда пообещала дать мирный термояд, обеспечить человечество энергией и раз за разом не смогла это сделать. Сейчас физика представляет собой удивительное явление, совершенно, по сравнению с биологией, камерный мир.
…
физике очень долго не приходилось объяснять, зачем она нужна. И она разучилась себя продавать. Сейчас учится снова, вполне успешно.

Часть людей — это достойные люди, более слабые, которые не хотели бороться, не могли, уехали из чужой жизни и, пользуясь чужими благами, тихо поливали то, что было здесь. Но, как только в российской науке появились деньги, появился бренд, они все хотят вернуться и наниматься начальниками.

«Там у вас люди что – с ума посходили совсем? Считают, что если они кому-нибудь отсыпят мешок золота, то можно всех пригласить?», — заявил ученый в интервью радиостанции. По словам Гейма, у него нет российского гражданства и он чувствует себя комфортно в Великобритании. Нобелевский лауреат также скептически отнесся к инициативе российских властей по созданию в стране аналога Кремниевой долины.