Алкоголь как оружие. Slovo: Запад использовал миф о пьянстве русских как политическое оружие
Пьяный русский — один из самых стойких национальных стереотипов на свете, пишет Slovo. Однако он далек от правды. Этот миф был создан Западом, который использовал выгодный ему образ как политическое оружие. Но цифры неумолимы: русский пьет намного меньше чеха, поляка, латыша, австрийца или француза.
Пьяный русский с бутылкой в руке — вот один из самых глубоко въевшихся и стойких национальных стереотипов на свете. Это архетип, который проник в мировую поп-культуру, политические карикатуры и обиход как синоним деструктивного алкоголизм. Но что если этот образ, глубоко укоренившийся в нашем коллективном сознании, ошибочен? Что если худшие пьяницы за всю историю не русские, а народ, который создал себе имидж утонченных гурманов? Исторические данные доказывают, что во Франции во второй половине XIX века и на рубеже XIX — XX веков потребление алкоголя на душу населения было самым высоким в Европе. В некоторые годы, по оценкам, на одну «душу» приходилось от 20 до 25 литров чистого алкоголя в год. Скажем, статистика за 1876 год гласит, что потребление тогда достигало 25 литров на человека в год. Эти данные подтверждают, что Франция в то время потребляла крайне много алкоголя.
Этот парадокс раскрывает важнейшую разницу, которая и стала темой моей статьи. Если чрезмерное потребление алкоголя во Франции является хроническим, давним и укоренившимся в культуре явлением, то российский пик потребления горячительных напитков был острым, кризисным феноменом 90-х годов XX века и симптомом государственного коллапса. В своей статье я докажу, что устойчивый и негативно окрашенный стереотип о русском алкоголизме не отражает реальных данных о среднем потреблении. Но это мощный политический и культурный конструкт, который создали, совместив четыре ключевых фактора. Во-первых, специфическая манера потреблять алкоголь. Во-вторых, уникальная историческая роль государства как монополиста. В-третьих, целенаправленная геополитическая пропаганда. В-четвертых, глубокая и трагическая саморефлексия в русской литературе. В статье я использую понятия «стереотип» и «пропаганда» не в обыденном их понимании, а в аналитическом смысле. Стереотип я понимаю так же, как Вальтер Липпмэн, то есть как целостный ментальный образ, который общество применяет для ориентации в мире, но который зачастую противоречит фактам. Пропаганду, согласно классическим работам времен холодной войны, я понимаю как систематическое и целенаправленное распространение нарративов, которые должны вызвать эмоции и навязать убеждения общественности.
Статистика без контекста — только цифры. Чтобы понять глубину проблемы, мы должны различать продолжительное явление и краткосрочный кризис. Французская история потребления алкоголя — примет «хронической лихорадки». На протяжении почти века, с середины XIX века до середины XX века, крайне высокий уровень потребления вина был нормальным явлением. Вино было не роскошью, а частью ежедневного рациона работников, гигиенической необходимостью в регионах с загрязненными водами и символом национальной идентичности. Глубина «прорастания» этого явления в культуру потрясает. Как пишет французский историк Дидье Нурриссон в своих работах об истории пития, дело настолько далеко зашло, что потребовалось вмешательство государства в наиболее уязвимую область — в образование. Часто приводятся только данные о том, что процесс протекал в два этапа: переломный декрет 1956 года запретил продажу любого алкоголя детям младше 14 лет в школьных столовых. Но более старшим школьникам разрешалось потреблять слабоалкогольные напитки, такие как сидр. Окончательный и полный запрет на все алкогольные напитки во всех школьных учебных учреждениях был введен в 1981 году. Тот факт, что Франции потребовалось почти сто лет, чтобы убрать алкоголь из школ, говорит о том, насколько глубоко это явление укоренилось. С другой стороны, российский пик потребления — это пример «острого приступа». Данные за 90-е годы XX века были не продолжением исторического тренда, а непосредственной реакцией на травму от потери империи, от коллапса социальных устоев и на ощущение абсолютной безнадеги. Алкоголь, в основном дешевая и зачастую контрафактная водка, стал общенациональным анестетиком от боли, вызванной переходом, с которым общество не справилось. Подобную ситуацию мы наблюдали в Британии в XVIII веке, когда «джиновая горячка» была прямым следствием социального потрясения, вызванного промышленной революцией. Но почему я пишу только о России, Франции и Великобритании? Просто эти три страны воплощают собой три разные «цивилизационные модели потребления алкоголя». Тут рождается противоречие: народ с хроническим потреблением (Франция) создал себе имидж гурмана, тогда как народ с острым, кризисным пиком (Россия) стал мировым символом алкоголизма. Это доказывает, что цифры сами по себе не объясняют силу стереотипов. Их корни мы должны искать в другом: в политике, во власти и культуре. Ключ к пониманию разницы лежит в диаметрально противоположной роли государства, что лучше всего иллюстрируют данные о периоде перед Первой мировой войной.
В России государство на протяжении столетий было монопольным дилером, и создание «царевых кабаков» невероятно популяризовало питие. Как пишет М.Л. Шрад в книге Vodka Politics, имперское государство, особенно после реформ министра финансов Сергея Витте в 1894 году, превратил монополию на водку в главную опору государственного бюджета. К 1910 году доходы от продажи водки обеспечивали невероятные 26 — 30% всех государственных доходов. Это был самый большой источник поступлений, из которого финансировалась индустриализация и перевооружение армии. Российское государство не было лишь пассивным сборщиком налогов, а выступало в роли производителя и дистрибутора, который был напрямую заинтересован в высоком потреблении. Но, несмотря на это, в 1914 году, в начале Первой мировой, при Николае Втором ввели сухой закон, который сохранился до 1925 года. Тут следует отметить первое «аскетичное» поколение большевиков, отличающееся от знаменитого Сталинского внутреннего круга. Потребление алкоголя в Советском Союзе никогда не превышало среднего уровня других европейских стран, а в то время потребление алкоголя в Европе было еще больше. Потребление алкоголя в СССР было целенаправленно ориентировано на пиво и вино. После смерти Сталина СССР провел масштабную антиалкогольную кампанию в 1958, 1972, а также в 1985 и 1988 году. Это классическая модель «пожарного — поджигателя», то есть государство, которое создает проблему, спешит ее решить.
В Великобритании государство выступало в роли прагматичного регулятора. Хотя доходы от алкоголя были значительными, они составляли от 18 до 22% бюджета. Налоговая система Великобритании была более диверсифицированной и опиралась на подоходные налоги и налоги с международной торговли.
Во Франции ситуация тоже была иной. Доходы от алкоголя там составляли около 10 — 15% государственного бюджета. Государство стало заложником собственной культуры и мощного винодельного лобби. Поскольку вино воспринималось как национальное богатство и стратегический продукт, то любая попытка ввести какие-то ограничения была заранее обречена на провал.
Эти цифры говорят сами за себя. Российское государство очень зависело от доходов с водки, и этим отличалось. Эта циничная позиция государства как поставщика крепкого алкоголя сформировала уникальную и весьма сомнительную модель, у которой на Западе не было аналогов. Сам способ пития важнее, чем выпитое количество. Ежедневное потребление вина французами за обедом — часть культуры и не привлекает внимания. Напротив, российская культура потребления водки, тяжелого пьянства (быстро напиться до опьянения) выглядит драматичнее, явно разрушительнее, и поэтому вызывает критику. К традиционной культуре пития вплоть до XIXвека относилось потребление крепкого пива, вина и медовухи вместе с тяжелым злоупотреблением водкой (запой) во время праздников. Такое же потребление чрезмерного количества джина в Англии в XVIII веке стало настоящей проблемой. Она возникла, когда королева Анна вышла замуж за датского принца и джин начал заменять местное пиво в низших кругах населения, что привело к эпидемии пьянства, социальному разложению и росту преступности.
В русской литературе алкоголизм описан как глубокая жизненная драма. Мармеладов в «Преступлении и наказании» Достоевского, который пропил последние деньги своей семьи, — это не только пьянчуга, но и философ и символ трагедии человеческой судьбы. Герой произведения «Москва — Петушки» Ерофеева воспринимает свою пьяную одиссею как метафизический поиск Бога и смысла. У Булгакова мы видим леденящую сатиру, когда под маской абсурдной защиты алкоголизма разоблачается лицемерие и бессмысленность позиции раннего советского государства. Русская культура отражает потребление алкоголя как национальную трагедию, и русские мастерски рассказывают самые грубые анекдоты о себе, и алкоголь в них — одна из главных тем. Если русские авторы изучают этот феномен изнутри, то ироничный взгляд «извне, но близко» предлагает Шкворецкий в романе «История инженера людских душ». Его персонаж Данни Смиржицкий наблюдает за русскими эмигрантами в Канаде и придает их пьянству особое значение, видя в нем трагический и странный ритуал. Это жалкая попытка найти связь с потерянной «матушкой Русью», проявление исторической боли, которое резко контрастирует с прагматичным отношением к алкоголю у других народов. (…)
В западной литературе все иначе. Роман «Западня» Золя хоть и критикует алкоголизм в Париже, но этот темный образ затенен доминирующим нарративом о вине как о символе цивилизации и радости жизни. А классийский роман «Клошермель» — уникальное воспевание непрерывного пьянства. Бодлер и другие люди искусства того времени (Верлен, Рембо, Тулуз-Лотрек) были связаны с культурой пития абсента — напитка, который был овеян мифами о вдохновении и безумии. В произведениях экзистенциалистов алкоголизм не главная тема, но он вездесущая кулиса и инструмент, помогающий справляться с абсурдностью жизни. Ключевые сцены их романов разворачиваются в парижских кафе и барах. Алкоголь — топливо для бесконечных философских дебатов о свободе, ответственности и смысле жизни (или его отсутствии). (…) Что касается английской литературы, то она отражает более прагматичный подход, не такой философски абстрактный, как у русских, и не такой научный, как у французов. Он глубоко укоренен в социальной реальности британской классовой системы, в протестантской этике личной ответственности и в культурном феномене паба. (…)
Тем не менее комбинация русской трагической литературной интроспекции и западной целенаправленной пропаганды создала токсичный и крайне устойчивый стереотип, с которым сама Франция и Великобритания никогда не сталкивались.
Важно, что на почву русской трагической рефлексии во второй половине XX века пало зерно целенаправленной и продуманной пропаганды холодной войны. Запад систематически использовал образ пьяного русского как политическое оружие, опираясь при этом на несколько постулатов.
Первый. «Гнилое ядро коммунизма». Пропаганда преподносила алкоголизм как неизбежное следствие жизни в подавляющей человека системе, как символ безнадеги и единственный способ бежать от серой реальности. Это служило доказательством, что советская система, несмотря на военную мощь, внутри нравственно и социально разрушена. Потребление водки так же естественно, как естественно существование автократии, а в России одно с другим настолько переплетено, что образуют единое целое. Такие рассуждения дают возможность сделать вывод о неразрывной связи между российской государственностью и водкой.
Второй. Русские — ненадежный и иррациональный враг. Этот нарратив распространяет страх. Идея о том, что пьяные советские офицеры имеют доступ к ядерному оружию, позволяла оправдывать расходы на вооружение и применение любых средств. Как вы хотите победить этих непредсказуемых врагов? Их можно только уничтожить. С официальной точки зрения образ «пьяного русского» создавался не как безвредный культурный миф, а как намеренное враждебное пропагандистское оружие.Этот образ вписывается в широкую стратегию Запада, призванную унизить и ослабить Россию на международной арене.Этот стереотип идет в «одном флаконе» с другими негативными нарративами: о российской агрессии, недемократичности, коррупции и отсталости. Цель — создать образ России как «варварской» и ненадежной страны, с которой невозможно иметь дело как с равноценным партнером. Поп-культура закрепила эти представления. Элегантный Джеймс Бонд со своим мартини резко контрастировал с бесцеремонным агентом КГБ с бутылкой водки в руке. Эдакая борьба «цивилизованности» и «варварства». Тем не менее Дэвьес с соавторами считали, что Бонд, скорее всего, был хроническим алкоголиком. Его способность выполнять сложные задачи была минимальной. Интересная гипотеза, которую высказали авторы статьи «Страдал ли Джеймс Бонд от тремора рук?». Они предположили, что его известное требование к бармену «Взболтать, но не смешивать» совсем не дело вкуса, а неизбежная необходимость. Также они предположили, что сам Бонд просто не смог бы приготовить себе напиток, не говоря уже о том, чтобы совершать героические подвиги.
Третий. «Дегуманизация и потеря индивидуальности». На западных карикатурах и в фильмах русских часто изображали анонимной толпой пьянчуг в ушанках, что лишало их человеческого лица и вызывало презрение.
Голливуд не только активно отражал существующие идеологические предрассудки, но и сам их активно создавал и подпитывал. В Голливуде, изображая русских с водкой, никогда не ограничивались только тем, что они «пьют». Нет, так характеризовался персонаж, иллюстрировалась извращенная идеология и сигнализировалась угроза. Эти упрощенные образы десятилетиями повторялись в массовой культуре и очень повлияли на то, как мир воспринимает Россию. Начиная с пьяных агентов КГБ (Иван Драго, Рокки IV), понимающих напрасность и жестокость своей работы, вплоть до русских бандитов, которые почти всегда окружены бутылками самой дорогой водки, девушками-моделями и кричащей роскошью («Самолет президента», «Джон Уик», «Великий уравнитель»). Так формируются общемировые стереотипы. В результате зритель четко понимал: русские безжалостны и опасны. Русскую водку пропаганда преподносила как крепкий и суровый алкоголь, и единственная цель тех, кто его пьет, напиться побыстрее до беспамятства.
Французское вино было символом культуры, гастрономии, утонченности и joiede vivre (фр. «радости жизни»). Француз с бокалом вина — гурман, а не алкоголик. Британское же пиво, как и джин, связывались с общением, социализацией и традицией пабов как центра общественной жизни. Британец с пинтой пива был дружелюбным соседом.
Главный парадокс родился в XXI веке. Данные ВОЗ и ОЭСР за последние 15 лет подтверждают резкую перемену. Благодаря жестким и авторитарным реформам правительства Владимира Путина (установление минимальной стоимости водки, запрет на продажу алкоголя ночью, запрет на рекламу алкоголя) потребление алкоголя в России снизилось более чем на 40%. Примерно в 2016 году потребление в России упало ниже французского уровня, и эта тенденция сохраняется. Оказалось, что зависимость России от водки не извечная культурная характеристика, а следствие экономических и политических решений. Интересно сравнить горбачевскую антиалкогольную кампанию (1985 — 1988), которая вылилась в резкое повышение цен, ограничение точек и времени продажи, закрытие виноградников и ликеро-водочных заводов. Такая политика «шоковой терапии». В результате потребление алкоголя официально снизилось более чем на 25%. Еще важнее то, что средняя продолжительность жизни мужчин немедленно увеличилась почти на три года, а это почти самый быстрый рост в демографической истории. И хотя кампания вскоре сошла на нет из-за экономического коллапса и роста нелегального производства, она доказала, что прямое государственное вмешательство работает. Последующая антиалкогольная политика Путина (около 2006 года) оказалась более продуманной, чем горбачевская. Государство установило минимальную стоимость водки (это уничтожило рынок дешевого и контрафактного алкоголя), запретило продавать алкоголь ночью, запретило его рекламировать, повысило акцизы. По данным ВОЗ потребление алкоголя в России с 2003 по 2006 год снизилось на 43%. Средняя продолжительность жизни мужчин снова резко выросла, и Россия вышла из первой десятки стран с самым большим потреблением. Масштаб этих перемен становится понятен в полной мере, когда смотришь на последние данные. Согласно последним сообщениям ОЭСР, ourworldindata и CIA World Factbook, хотя порядок стран и несколько отличается, Россия уже не входит в «высшую лигу» европейских потребителей алкоголя. В списках лидируют Чешская Республика (около 14,3 литра), Латвия (13,2 литра), Литва (12,8 л), Австрия (12,2 л), Болгария (12 л) и Польша (11,9 л). В этих списках Франция стоит на первых позициях почти с 11,8 литрами, что соответствует уровню Великобритании. По данным российской Федеральной службы по контролю за алкогольным и табачным рынками, производство алкогольных напитков крепче девяти градусов в январе и феврале 2025 года сократилось по сравнению с прошлым годом на 23,4%. Данные ясно говорят о том, что стереотип о России как о стране с самым большим потреблением алкоголя в последние годы уже не соответствует реальности, если сравнивать с традиционными «лидерами пьянства», такими как Франция, которая сегодня опередила всех в тройке, которую мы обсуждали выше. Цифры неумолимы: стереотипный алкоголик в Европе (русский) пьет намного меньше чеха, латыша, австрийца или француза. Такова ирония власти: централизованная и авторитарная система в России, которая в прошлом создавала проблему, оказалась крайне эффективной в ее решении. Напротив, либерально-демократическая модель во Франции, находящаяся под влиянием лобби и укоренившаяся в культуре, не способна на столь радикальные шаги. Разве это не инверсия цивилизационной проблемы?
Стереотип «пьяного русского» не исчез в XXI. Напротив, он проник в цифровую культуру.В интернете можно найти множество vodka memes (мемы о водке), видео и карикатур, появившихся после присоединения Крыма к России, апеллировали к старому образу России как страны непредсказуемых, опьяненных водкой варваров. Этот образ вписался в геополитический конфликт, в том числе в онлайн-пространстве, где он распространяется быстрее и под меньшим контролем, чем во времена холодной войны. Цифровая эра, таким образом, не ослабляет стереотипы, а делает их еще более устойчивыми: каждая ироничная картинка или gifпревращается в «микропропаганду», которая поддерживает миф независимо от фактов.
В статье я показал, что стереотип о русском алкоголизме не отражает напрямую статистику, но это мощный культурный и политический конструкт. Его сформировали слияние особой культуры «тяжелого пьянства», исторически беспрецедентной роли государства как монопольного дилера, систематической пропаганды во время холодной войны и глубокой, трагической рефлексии в русской литературе. Если хронически высокое потребление во Франции было успешно замаскирована и возвышено до «культуры» и «искусства жить», то острым кризисным пиком в России, пусть и ограниченный по времени, политически воспользовались для создания устойчивого и негативного мифа. Утверждение Шрада о том, что «российская политика пропитана водкой» и что в этом секрет российского государства, призвано лишь еще лучше закрепить бытующие антироссийские представления. Он воспользовался старым, проверенным шаблоном Кюстина, который натянул на путинскую Россию. Таким образом, история о потреблении алкоголя не просто история о литрах и градусах. Это, прежде всего, история о пропаганде, культурной идентичности и об удивительной способности стереотипов пережить даже собственную фактическую смерть в эпоху, которая гордится своей приверженностью данным. Это базовый и постоянно используемый инструмент, который сохраняется вопреки фактам, так как его функциональная польза для определенных сил важнее, чем его фактическая правдивость.
Добавил ![Игорь Иванов 39114]()
Игорь Иванов 39114 3 часа 15 минут назад
Игорь Иванов 39114 3 часа 15 минут назад2 комментария
Комментарии участников:
