Многие постсоветские режимы, формально республиканские, весьма напоминают монархии. Но им не хватает того, чем всегда был силен монархический строй – легитимности. Не столько формально-правовой, сколько исторической и психологической.
Во всяком случае, ни в одной стране СНГ, кроме непродолжительного периода 1991–1994 годов в Белоруссии, в конце 90-х в Молдавии, а также с недавних пор на Украине, не утвердилась парламентская или парламентско-президентская демократия. Зато «суперпрезидентских» республик хоть отбавляй, причем де-факто многие эти республики представляют собой абсолютные (или без пяти минут абсолютные) монархии, лишенные только внешних монархических атрибутов. Воля первого лица в этих странах фактически является законом, институты законодательной, а зачастую и судебной власти становятся лишь погремушками нового абсолютизма.
О каких-либо самостоятельных политических действиях белорусского, азербайджанского или среднеазиатских парламентов давно ничего не слышно. А недавнее расширение полномочий казахстанских законодателей оказалось «уравновешено» принятым ими законом, позволяющим Нурсултану Назарбаеву баллотироваться в президенты столько раз, сколько ему будет угодно.
Пользуясь известной типологией власти, разработанной Максом Вебером, можно сказать, что сейчас на постсоветском пространстве речь идет о попытках перейти от харизматической власти к власти традиционалистского типа (в России первый шаг к этому был сделан еще при «смене караула» Ельцин – Путин). Первая опирается на личные качества носителя власти, вторая же – на авторитет олицетворяемой им традиции. Именно таковы современные монархии, вне зависимости от того, обладают ли они реальными властными полномочиями, как в странах Аравийского полуострова, служат ли формально отстраненными, но в действительности влиятельными политическими арбитрами, как в Таиланде, или же остаются лишь символами государства (страны Скандинавии, Нидерланды) и неформальными гарантами его единства (Бельгия, Великобритания, Испания).