Если женщина, приговоренная к тюремному сроку, беременна, ее отправляют в специальную колонию. Здесь принимают роды и содержат ребенка до трех лет. Получается, дети отбывают срок за преступления родительниц. В сущности, рождение за решеткой — это уже приговор. По крайней мере сотрудницы колонии уверены, что судьба этих малышей предопределена. Место лишения свободы — оно по определению очаг кастового мышления: я — начальник, ты — преступник. Но для детей можно было бы сделать исключение. А раз этого не происходит — значит, проблема не ограничивается тюремным забором.

Утром и вечером осужденные женщины строятся рядами на плацу — затылками к рассвету, лицами к закату. В холодное время на них пуховые платки. На солнце пух горит наподобие нимба, только лица не ангельские. Когда стоишь на построении рядом с начальником колонии, его голос звучит как гром, а осужденные кажутся букашками. Когда наблюдаешь из-за спин женщин, букашкой кажется начальник, и писк его едва слышен. Мне больше нравится смотреть с этой стороны. Вокруг колонии грязный белый забор, грязь здесь черная от угля, которым топят котельную.

Под бодрое «Мас-ква! Звонят колокола!» женщины рядами уходят в ворота, над которыми написано: «Все дается только трудом». При чем тут Москва? Мы за тысячи километров, в Кемеровской области, Москвой тут и не пахнет. Женщины идут на работу — шить новый военный прикид от Юдашкина. В ПТУ мне долго рассказывают, что «для успешной реабилитации на свободе» осужденные приобретают профессии швей и закройщиц. Вот только в Кемеровской области, откуда родом большинство из них, нет больше ни одной швейной фабрики.