В голову приходит чудовищная в отечественных реалиях мысль: именно в том, что даже кровавым маньякам система (пусть и не без ошибок) дает возможность вернуться в общество, и кроется причина едва ли не самой низкой рецидивности в Европе. Швейцария рассматривает преступление не как следствие порочности человека, а как психологическую проблему. Как диагноз, если хотите. И всякие общественные институты бьются над загадкой: что же сломалось у человека в голове, если он вдруг взял и попер против нормы? И вся их пенитенциарная система ориентирована не на то, чтобы покарать, а на то, чтобы восстановить сбившиеся настройки и предотвратить дальнейшие злодеяния.

А в России тюрьма — в рамках нормы. Общество в большинстве своем не воспринимает заключение как тотальное деструктивное обстоятельство в жизни человека. По умолчанию предполагается, что всяк попавший на зону выходит оттуда исправленным, улучшенным и дополненным. И сразу готов вступить в вольную жизнь полноценным членом общества.

Но на деле наша, российская, зона вырывает человека из общества не только на время отсидки, а вообще.

— Когда я сел, мобильные телефоны у некоторых были, но я его тогда даже в руках еще не держал, — рассказывает мне Валера, освободившийся весной. — А теперь, оказывается, без мобильного никто уже не живет. Или Интернет: без этого вообще на работу не устроишься, половина жизни у людей протекает в Сети. Всему приходится учиться.

Это прикладные моменты, а есть и более общие, системные.

— Исторический темп в России очень динамичен, — говорит Сергей Ениколопов, завкафедрой криминальной психологии МГППУ. — И заключенных, особенно тех, кто сидел долго, встречает совершенно другая страна. Эта реальность кажется чуждой, враждебной. Никто не помогает в ней разобраться. Если в советское время освободившихся хотя бы трудоустраивали, пусть и по-рабски, то теперь государство в эти вопросы не вмешивается. Часто за годы в колонии дружеские, семейные связи рушатся. А те, что образовались в колонии, кажутся вечными.