-Иван, если по самому большому счету — ты готов простить всех грешников?
-В общем да. У меня самого до такой степени рыло в пуху, что я просто не имею права на кого-то таить зло. Я понял: чтобы оценивать кого-либо, нужно самому быть безукоризненным и досконально знать человека, все его помыслы — явные и тайные. А это невозможно.
-Но есть ведь такое, что хотелось бы придать анафеме?
-Педофилов. Я сторонник смертной казни, кстати. А педофилов надо истреблять. Считаю, что они нарушают естественный ход событий. Меня ничто не остановит, если, не дай Бог, с моим ребенком что-то такое случится. Я возьму ружье в руки. И уверен, что меня поддержат все. Ну, кроме очень просвещенных — в кавычках — людей. Просвещенных и бездетных.
-А можно ли примирить теорию Дарвина с идеей бессмертия души?
— Ха! Это просто. Я не испытаю дискомфорта, если узнаю, что человек произошел от обезьяны. Разве это отрицает Адама и Еву? Нет. Это ничего не меняет в моем отношении к Христу, идее жертвенности, идее боговоплощения.
Мы стоим перед лицом бесконечности. Знаем априори, что за этой звездой — следующая. Из теории бесконечности так же априорно вытекает теория всевозможности. Есть Бог? Есть. Нет Бога? Нет. А какой Бог? А как принято в традиции. А какая традиция верна? Вот эта, и эта тоже. А дальше мне судить незачем. У меня есть ортодоксия, которая ведет меня по жизненному пути. Как говорил Иоанн Кронштадтский, «я не знаю, спасутся ли католики, но я вне православия не спасусь». Плюс фатальный момент: Бог ошибок не делает. Если я родился здесь, в этой традиции, и у меня эти наставники, которых я уважаю и понимаю, и они понимают меня, и я готов довериться их авторитету — это логичный выбор. Просто моей жизни на другое не хватит. Я не успею провести те опыты, которые утвердят меня еще в каком-то мировоззрении.